К октябрю 1917-го, когда к власти пришли большевики, Латвия была оккупирована немцами, и многие латышские солдаты не имели возможности вернуться на родину. На западе России скопилось несколько десятков тысяч балтийских стрелков, среди которых большевики немедленно развернули агитационную работу, чтобы привлечь их на свою сторону. В условиях гражданской войны, когда люди одной нации воюют друг против друга, большевистские вожди не могли быть уверенными в том, что у красноармейца не дрогнет рука, если придется стрелять в своего русского собрата. Нужны бойцы, у которых нет ничего общего с местным населением и которые готовы выполнить любой приказ. Другими словами, нужны были наемники. Именно поэтому Ленин и Троцкий сделали ставку на латышей, которые,  как и положено наемникам, получали за свою службу денежное жалованье. Позже генерал А.И. Деникин напишет в своих воспоминаниях: «Огромную роль в утверждении коммунистической власти‚ в особенности вначале‚ играли отряды наемников — латышей‚ китайцев‚ пленных венгров и немцев... Эти отряды участвовали во всевозможных карательных экспедициях‚ усмиряли крестьянские восстания…» 

 

ЛАТЫШИ НА ФЛАНГАХ

 

В 1918 году в связи с тяжелым положением на фронте из Петрограда решено было эвакуировать Экспедицию заготовления государственных бумаг, выпускавшую советские денежные знаки. Часть оборудования вместе с  группой рабочих отправили в Пензу. Для охраны особо важного груза выделили Петроградский отряд 6-го латышского полка численностью около 120 человек с двумя пулеметами. Командиром отряда был А. Стумбур, а комиссаром Карл Британ. Кроме того, в Пензу прибыл Московский отряд латышских стрелков под командованием Яна Гайлитиса, в котором насчитывалось 178 бойцов с 6 пулеметами.

Прибытие латышей в марте 1918 года оказалось весьма кстати. В конце мая легионеры Чехословацкого корпуса, эшелоны которого проезжали через Пензу, устроили, как тогда говорили, «авантюру», выступив против советской власти. Здесь им противостояло, по разным данным, от полутора до двух тысяч бойцов, в числе которых были и латыши. После «чехословацкой авантюры» советская власть в городе была восстановлена, а латышские стрелки продолжали ее яростно защищать. В конце июня в город прибыли еще две латышские роты. 

Из состава латышей формировались местные силовые структуры. В частности, были созданы отдельный батальон при губернской ЧК во главе с Я.Т. Лаубе, латышский кавалерийский эскадрон ЧК под командованием Ф.Н.Талента. С 1918 по 1921 год председателем Пензенской Губчека служил латыш Рудольф Аустрин, заместителем у него был другой латыш — Август Шийрон. С 1922 по 1923 год Пензенским губотделом ГПУ (бывшая ЧК) руководил Освальд Нодев, тоже латыш. Не только в Пензе, но и по всей стране в ЧК служило очень много латышей. «В Москву из Латвии в ВЧК едут, как в Америку, на разживу», — писали тогда в издании левых эсеров. 

Латышские стрелки активно участвовали в подавлении крестьянских восстаний, охвативших губернию летом и осенью 1918 года. Они являлись основной силой, на которую полагались местные большевистские власти. Надеясь на дисциплину и исполнительность стрелков, В.Ленин телеграфировал в Пензу: «Роту латышей оставьте пока в Пензе до подавления Чембар. Передайте всем членам исполкома и всем коммунистам, что их долг беспощадно подавлять кулаков и конфисковать весь хлеб повстанцев». 

Не случайно известный в ту пору пролетарский поэт Демьян Бедный посвятил латышским стрелкам такие строки: 

 

«Заслуги латышей

отмечены. 

Про них,

как правило, пиши: 

Любые фланги

обеспечены, 

Когда на флангах —

латыши!»

 

ПЬЯНЫЙ ПОЕЗД

 

О боеспособности, дисциплине, равно как и о жестокости латышских стрелков, ходили легенды, но действительность, как это обычно бывает, не так однозначна. Осенью 1918 года в ходе наведения «революционного порядка» в уездах бойцы латышского эскадрона не раз превышали свои полномочия, грабили мирное население. Руководство Губчека смогло навести порядок лишь после того, как арестовали зачинщиков и наиболее активных участников совершенных бесчинств. 

Латыши служили не только в своих национальных формированиях, но и в сводных подразделениях, где были представители и других национальностей. В апреле 1919 года по направлению к Пензе отправился поезд, в вагонах которого ехали бойцы 2-го отдельного Рязанского полка по охране железных дорог. Среди красноармейцев было много латышей. Еще до прибытия в Пензу о поезде разнеслась недобрая весть. Бойцы в дороге пьянствовали, творили бесчинства и не слушались начальников (подробная сводка о похождениях рязанских красноармейцев хранится в Пензенском областном архиве). Один из них, латыш по национальности, даже убил своего командира. В Пензе с тревогой ждали прибытия «пьяного» поезда. Боялись, что разухарившиеся бойцы устроят мятеж. Местные власти решили пойти на военную хитрость. На вокзал стянули войска, а как только состав остановился у перрона, его тут же плотно оцепили. Плохо соображавшим после бесконечных попоек красноармейцам предложили оставить винтовки  в вагонах и отправиться на городской митинг. В ту пору в Пензе, как и по всей стране, чуть ли не каждый день проводились революционные митинги, поэтому приглашение не вызвало никаких подозрений. Как только воины нестройной толпой ушли в город, вагоны с оружием были закрыты и окружены усиленной охраной. Позже обезоруженных вояк разбили на небольшие группы и подвергли допросам с целью выявления зачинщиков беспорядков. 

Впрочем, известны и примеры другого рода. Один из пензенских железнодорожников был свидетелем случая, когда несколько местных красноармейцев остановили проходивших мимо вокзала двух девушек и поволокли их на задворки. На крики девчат прибежали латышские стрелки, охранявшие стоявший на станции эшелон. Едва не дошло до перестрелки, но девушек латыши освободили. 

 

УШЕДШИЕ В ВЕЧНОСТЬ

 

Среди латышей, боровшихся за советскую власть, было много  незаурядных личностей. Имя Александра Чадарайниса в России мало кому известно, а между тем это известный в Латвии поэт. С 1919 по 1921 год он жил в Пензе, работал ассистентом в больнице и военном госпитале. Вступил в ряды партийной организации Пензенского пехотного резервного полка, служил писарем в штабе, активно занимался общественной работой. После отъезда в Латвию писал стихи и рассказы. Его поэзия посвящена в основном городу Риге. Вышел у него и сборник поэм «Осененные вечностью», посвященный латышским стрелкам. Сегодня в Риге есть улица его имени, а в доме, где он жил, открыт музей. 

Роль латышей в армии, органах безопасности и на административной службе в Советском государстве прослеживается вплоть до конца 30-х годов прошлого века. Затем начались репрессии. По настоящему черным днем в истории красных латышей стало 30 ноября 1937 года. В этот день в территориальные управления НКВД пришла шифрограмма, в которой приказывалось арестовывать всех латышей, заподозренных в антисоветской деятельности. Многие из тех, кто оставил свой след в пензенской истории, ушли тогда в небытие. Рудольфа Аустрина и его друга Шийрона расстреляли в 1937, а Освальда Нодева годом позже. Гайлитис сделал внушительную карьеру, став членом Военного совета при Наркоме обороны СССР, но в 1938 году был обвинен в шпионаже, участии в военном заговоре и расстрелян.  Советская власть безжалостно расправилась с теми, кто ей преданно служил.

Александр СОБОЛЕВ.

 

                              

Демьян Бедный

Латышские красные бойцы (1920)

Латыш хорош без аттестации.
Таков он есть, таким он был:
Не надо долгой агитации,
Чтоб в нем зажечь геройский пыл.
 
Скажи: «барон!» И, словно бешеный,
Латыш дерется, всё круша.
Чай, не один барон повешенный -
Свидетель мести латыша.
 
Заслуги латышей отмечены.
Про них, как правило, пиши:
Любые фланги обеспечены,
Когда на флангах - латыши!
 
Где в бой вступает латдивизия,
Там белых давят, как мышей.
Готовься ж, врангельская физия,
К удару красных латышей!

 

 

Народное

«Советская власть держится на еврейских мозгах, латышских штыках и русских дураках!» — такая поговорка существовала в России в годы революции.

ЦАУ Крыма настоящим сообщает, что Вам надлежит предложить группе верующих евангелистов, освободить занимаемое ей помещение по Советской ул. д. 28 в гор. Симферополе, не позже 15 октября 1924 г. т.к. молитвенное помещение назначенной группы верующих находится под одной крышей с жилыми квартирами, что согласно разъяснения НКЮ РСФСР от 18 июля с.г. за № 15429 в корне недопустимо.
Этим сообщаем Причем сообщается для сведения, что если данная группа верующих евангелистов пожелает о необходимости в дальнейшем производить богослужение, то Вам следует ей указать, что она может построить в освобождения общем порядке совершенно отдельное здание для этой цели, или нанять за свой счет совершенно помещения отдельное здание, не сфере нахождения зданий государственных и общественно-просветитель- занимаемого ских учреждений и организаций, а так же не в сфере расположения воинских учреждений и группой верую- частей. щих евангелистов О последующем и об исполнении срочно сообщите.

Нач.Центр.Адм.Упр. Крыма /Лаубе/

 

 

 

Н. Нефедов

ИЮЛЬСКИЕ ВОССТАНИЯ 1918 ГОДА

В Москве восстание было подавлено в течение двух дней. Поднятое на несколько часов раньше, восстание в Ярославле сопровождалось исключительным героизмом и упорством восставших, и было подавлено только на шестнадцатый день непрекращающихся боев на подступах объятого пламенем города.

В отличие от восстания в Москве, восстание в Ярославле, вошедшее в историю Гражданской войны как Офицерское восстание, было организовано не эсерами, а тайной офицерской организацией; а одновременное выступление с эсерами было согласовано Борисом Савинковым.

Тайная офицерская организация к тому времени насчитывала около 5000 офицеров, которые были разбросаны по городам Средней России. Чтобы не подвергать всю организацию опасности в случае провала или предательства пробравшихся в нее чекистских провокаторов, она была разбита на сотни и десятки. Рядовой десятки знал только своих десятников, да и то под чужим именем. Десятники были связаны с начальником сотни, а сотники в свою очередь подчинялись лишь своему непосредственному начальнику, настоящего имени которого они тоже не знали, а только кличку. И так снизу доверху, до самого ядра. Эта цепь не могла распасться или быть уничтоженной, если даже одно звено — десятка или сотня — выходило из строя.

По создавшемуся после революции политическому положению Ярославль, расположенный на пересечении Волжской водной магистрали с узлом железных дорог, был исключительно важным городом. Здесь был центр советского военного округа; штаб Северного фронта: интендантство, артиллерийские склады. Ярославская пристань являлась крупным перевалочным пунктом для грузов, отправляющихся с Нижнего Поволжья в Петроград и на Северный фронт. Все это и определило намерение офицерской организации захватить город.

С середины июня, из разных мест и разными путями, в Ярославль стали прибывать группы офицеров (около 300), переодетых рабочими и крестьянами. Они должны были стать ядром восставших. Руководителем восстания был назначен полковник Перхуров, а его помощником бывший командир 2–й Латышской бригады полковник Гоппер.  Цель восстания была почти та же, что и у эсеров: свергнуть советскую власть, восстановить законность и изгнать германские войска из отданных Лениным под их оккупацию русских территорий.

До конца июня советским властям о готовящемся восстании не было известно, только за неделю находящийся в Ярославле начальник Чрезвычайного военштаба С. Нахимсон пронюхал о заговоре и затребовал от народного комиссара по военным делам срочной посылки в Ярославль надежных воинских частей. Уже 2 июля со станции Бологое был направлен 8–й Вольмарский латышский полк. Однако полк прибыл с запозданием, когда уже Ярославль был захвачен восставшими.

Ночью на 6 июля полковник Перхуров с небольшим офицерским отрядом проник в расположение орейных складов вблизи станции Всполье и, не встречая сопротивления, их захватил. Тут же к Перхурову присоединилась автопулеметная рота. Другой отряд был послан к дому губернатора, где в эту ночь происходило совещание прибывших с разных мест военных комиссаров. Подойдя незаметно к зданию, отряд ворвался в зал, где совещались комиссары, так внезапно, что они не успели выхватить свои наганы и маузеры и были обезоружены. Позднее их перевели на баржу, стоящую на Волге вблизи Волжской башни, где они пробыли под охраной до конца восстания. Никто из них не был расстрелян; а когда после ликвидации восстания они освободились, то сразу принялись расстреливать попавших в их руки повстанцев.

К утру вокзал, железнодорожный мост, пристань на Волге, телеграфная станция и заволжская часть города — Тверицы, были заняты повстанцами. На многих зданиях взвились русские флаги. В городе воцарилось праздничное настроение. Высыпавшие на улицы жители обнимались и поздравляли друг друга с избавлением от большевистского ига. Как на Пасху, зазвонили колокола. Перхуров провозгласил отмену всех законов, изданных советской властью, и упразднение всех советских органов. На стенах домов были расклеены воззвания: «Российские граждане! Советская власть в Ярославской губернии свергнута во имя свободной России. Долой большевиков!» Перхуров также объявил, что его отряд считается частью Северной Добровольческой Русской армии и не признает заключенного большевиками Брест–Литовского мира.

Силы повстанцев быстро увеличивались притоком добровольцев, главным образом студентов, кадетов, гимназистов. Было немало и рабочих. Около 600 железнодорожников примкнули к восставшим. Уже в первый день записалось около 6000 человек. На другой день матросы Волжской флотилии, выбросив своих комиссаров за борт, подняли на своих судах Андреевские флаги и послали к Перхурову делегацию с заявлением, что они примыкают к восставшим.

Однако в первый день восстания, утром, большевикам удалось связаться по телефону с Москвой, Ростовом, Рыбинском и сообщить о захвате города белогвардейцами. В спешном порядке с разных мест были направлены советские войска: 2–й Московский советский полк; два отряда коммунистов под командованием Придатченко и Ануфриева; несколько отрядов венгерских и австрийских интернационалистов; Путиловская артиллерийская батарея. Сюда же подоспел уже находящийся в пути 8–й Вольмарский латышский полк.

7 июля к Ярославлю подошел бронепоезд с морскими дальнобойными орудиями, и вместе с подтянутой артиллерией начал интенсивный обстрел города. От взрывов снарядов и гранат начали лопаться оконные стекла и, как бумага, срываться железные листы с крыш. Повсюду вспыхнули пожары. Уже к вечеру советские войска пошли на приступ города. Командир 8–го латышского полка прапорщик Лаубе дал приказ своим стрелкам проникнуть в город с северной стороны через огороды и сады. Короткими перебежками стрелкам удалось достигнуть жилых домов, но здесь с оглушительным «Ура!» на них бросился в штыки офицерский отряд. После короткой ожесточенной схватки, оставив несколько десятков переколотых стрелков, латыши отступили и залегли в огородах. Смертельно был ранен председатель полкового комитета Петерсонс. Коммунистический отряд под командованием Громова и венгерские интернационалисты двинулись со станции Всполье на штурм городского вала. Их цепи, поддерживаемые артиллерийским огнем с Леонтьевского кладбища, двигались по Угличской улице к Сенному рынку. Их встретили пулеметным огнем с чердаков и колоколен, и все атаки красных захлебнулись в крови. На следующий день, подтянув резервы — батальон китайских наемников и батальон 1–го Варшавского полка — большевики возобновили атаки, но и они были отбиты. Скоро большевистскому командованию стало ясно, пока у них не будет численного превосходства в несколько раз, своими атаками они только обескровят свои части, но город не возьмут.

13 июля к Ярославлю подошел второй бронепоезд, а 15 июля — третий. 18 июля прибыл 6–й Тукумский латышский стрелковый полк и большой коммунистический отряд под командованием бывшего военнослужащего австрийской армии Д. Куделко. Это значительно усилило осаждающие войска и позволило охватить город огненным кольцом. Только восточная сторона, выходящая на берег Волги, с железнодорожным мостом оставалась свободной. Получив два добавочных бронепоезда, большевики еще яростнее начали обстреливать город, не считаясь с тем, куда летят снаряды. Запылали Губернская, Городская терапевтическая и детская больницы. Кварталы Угличской, Большой и Малой Даниловской, Владимировской и Никитинской улиц представляли собой сплошное пожарище — над древним городом повисла гигантская дымовая завеса, не пропускающая лучи солнца.

Поднимая восстание, Перхуров надеялся на помощь находящихся на севере белых отрядов и англичан. Еще в середине июня ему удалось наладить связь с Мурманском, где высадился английский десант. Из образовавшегося в Мурманске Верховного Управления Северной области сообщалось, что не сегодня завтра в Архангельск войдет английская эскадра и высадит десантные войска для борьбы с большевиками. Однако расчет на английскую помощь был не обоснован: во–первых, английские корабли вошли в Архангельск только 2 августа; во–вторых, десант был весьма малочисленным, чтобы вести военные действия в широком масштабе; в третьих, главным заданием десанта была не так борьба с большевиками, как захват английских грузов, которые прибыли в Архангельск еще до революции, и британское правительство опасалось, что эти военные грузы через советчиков попадут в руки немцев.

Отсутствие какой-либо помощи извне не смутило повстанцев, и бои не прекращались ни на один день, только затихая к ночи, чтобы с рассветом возобновиться с новой силой. Патроны и пищу подносили женщины и подростки. Они помогали чем могли: набивали патроны в пулеметные ленты, подбирали под огнем раненых и уносили их на перевязочный пункт. Но с каждым днем все больше и больше редели ряды защитников города.

На исходе второй недели восстания советским войскам удалось прорвать оборону, бои перекинулись к центру города, и велись на улицах и парках. Особенно ожесточенные бои разыгрались за район предместья Твериц. Несколько раз стрелки 6–го латышского полка и батальон китайских наемников пытались выбить укрепившихся белогвардейцев, но каждый раз, неся большие потери, вынуждены были отступать. Только после кровопролитного боя 19 июля, во время которого пали почти все защитники, Тверицы были заняты советскими войсками.

В штабе восставших все еще лихорадочно ждали вестей, что на помощь идут русские и английские отряды — никто на помощь не шел. Наконец, видя невозможность продолжать дальнейшее сопротивление, генерал Карпов, которому Перхуров передал командование, поверил провокационному предложению немецкого лейтенанта Балка. Балк прибыл в Ярославль еще до начала восстания с Германской военной комиссией, которую он возглавлял, для взятия на свое попечение около 1000 германских военнопленных, находящихся в Ярославле. Согласно Брестскому мирному договору, германские военнопленные освобождались от плена и переходили на положение дружеских военных частей, временно находящихся на территории России до своей эвакуации на родину — в Германию. Они получали статус неприкосновенности и подчинялись только своей Военной комиссии, которая в свою очередь подчинялась германскому посланнику в Москве, графу Мирбаху. Предложение Балка заключалось в том, чтобы повстанцы, как вооруженная часть русской армии, не признающая Брест–Литовского мира и продолжающая считать себя союзниками Англии и Франции и, следовательно, находящаяся в состоянии войны с Германией, сдалась бы в плен Германской военной комиссии. Таким образом, повстанцы обретали статус военнопленных, находящихся под стражей немецких солдат. Балк гарантировал им неприкосновенность и обещал не выдавать их советским властям.

Эта замысловатая комбинация, как и следовало ожидать, закончилась трагически. Узнав, что часть повстанцев перешла на положение «военнопленных», советское командование повело генеральное наступление. Однако часть повстанцев, не поверившая Балку, оказала красным самое ожесточенное сопротивление и не позволила им ворваться в центр города. Оперативная сводка, переданная в Москву Военно–революционным комитетом Ярославской губернии, характеризовала итог боя следующим образом: «Наступление 20 июля, подготовленное огнем тяжелой артиллерии, вследствие усталости наших частей не привело к занятию всего города, но отдало в наши руки все главные подступы».

Ночью на 21 июля небольшой части повстанцев удалось прорваться через Романовскую заставу и разойтись по деревням, где их скрывали крестьяне, чтобы позднее, переодевшись в крестьянское платье, пробраться на Урал и продолжать борьбу с большевиками.

21 июля, не встречая сопротивления, красные полки заняли весь город. Дымящиеся и заваленые грудами кирпича, битого стекла, исковерканного железа с крыш, улицы были покрыты трупами и стонущими ранеными, которых тут же приканчивали штыками красные янычары. Интернационалисты и стрелки врывались в уцелевшие от пожара дома; гонялись по дворам и садам за скрывающимися, хватали их, куда-то уводили. Сдавшиеся в плен лейтенанту Балку повстанцы были выданы большевикам в первый же день Об их судьбе откровенно и цинично сообщила позднее «Красная книга ВЧК» (1–й выпуск) «Председатель Германской комиссии лейтенант Балк приказом за № 4, 21 июля 1918 года, объявил гражданскому населению г. Ярославля, что Ярославский отряд Северной добровольческой армии сдался вышеозначенной Германской комиссии Сдавшиеся были выданы большевистской власти и в первую очередь 428 из них были расстреляны» Это только в первый день, а о дальнейших расстрелах в Ярославле и его окрестностях сообщает обстоятельно историк и публицист Мельгунов в своей книге «Красный террор»: «По моей картотеке насчиталось за это время в тех же территориальных пределах 5004 карточки расстрелянных. Мои данные, как я говорил, случайные и неполные, это преимущественно то, что опубликовывалось в газетах, и только в газетах, которые я мог достать».

Нужно считать, что по приказу Ленина всего было расстреляно не меньше 6000 человек, и не только повстанцев, но и их родственников, в том числе и женщин.

Побежденный Ярославль представлял жуткое зрелище. На протяжении целых кварталов вместо домов на грудах развалин возвышались лишь почерневшие трубы. Из 7618 жилых строений от советских снарядов сгорело до основания 2147 и почти столько же имели повреждения от разрывов. Сгорели табачная и спичечная фабрики, четыре войлочных завода, завод свинцовых белил, лесопильный и механический заводы, три больницы и многие городские здания. От здания Демидовского лицея, с его богатейшей библиотекой, осталась груда обгорелых кирпичей. Совершенно без крова осталось около 30 тысяч жителей.

Знаменательно, что исход сражения, как в Москве и в Казани, был решен чужими интернациональными силами. Это признается и советчиками. Советский публицист Л. Генкин в своей книге «Ярославские рабочие в годы гражданской войны» между прочим отмечает: «В разгроме мятежников участвовали интернациональные отряды и подразделения, в составе которых находились чехи, словаки, венгры, поляки, китайцы и другие интернациональные революционеры».

А в брошюре «Солдаты революции», изданной Музеем Революции в Риге (1970), сказано не менее откровенно: «Латышские красные стрелки были решающей военной силой в подавлении левоэсеровского мятежа в Москве и белогвардейского мятежа в Ярославле. Они участвовали в разоблачении и ликвидации заговора Локкарта. За мужество и отвагу, проявленные в боях за Казань, 5–й латышский стрелковый полк был первым в Красной армии награжден почетным знаменем ВЦИК».

Участие на стороне красных в Гражданской войне многочисленных иностранцев советчики любят подчеркивать, как доказательство интернациональной коммунистической солидарности. Все это так. Однако они забывают, что борьба за советскую власть иностранцев, не только показывает интернациональную солидарность, но и антинародность советской власти. Сам русский народ эту власть защищать не хотел, а своих русских коммунистов не хватило, раз пришлось прибегнуть к помощи чужих.

Но нужно отметить и то, что в Ярославском восстании приняла участие и группа латышских контрреволюционных офицеров (около 30), и, как упомянуто выше, главным помощником Перхурова был латыш, кавалер ордена Святого Георгия полковник Гоппер. Волею судеб большинство латышских офицеров погибло от пуль и штыков своих бывших подчиненных стрелков.

Полковнику Гопперу, как и Перхурову, удалось пробраться на Урал и присоединиться к адмиралу Колчаку, который произвел его в генералы и назначил начальником дивизии.

О восстаниях в Москве и Ярославле на Западе почти ничего не известно, что объясняется тенденцией не уделять никакого внимания антисоветским вооруженным выступлениям и, таким образом, сохранить созданную антирусскими враждебными силами теорию, согласно которой русский народ принял коммунистический режим добровольно… без сопротивления. Но восстания в Москве и Ярославле — важные события, ибо при сложившихся иначе обстоятельствах они могли иметь другой исход, который направил бы историю России — и не только России — совсем по иному пути…